Творчество нашего выдающегося современника Сергея Гавриляченко тематически многообразно и с легкостью делится на глобальные циклы. Известный в художественных кругах своей многолетней кропотливой работой над казацкой серией, включающей не менее сотни многодельных полотен, Сергей Гавриляченко в последние годы расширил свое творческое кредо, вынырнув из ретроспекции и окунувшись в кипучую современную реальность.

Пожалуй, с 2009 года, со «Сватовства майора» начинается возвращение художника в современность, идущую через классические аллюзии, иронию и цитатность. Тема военной шинели еще прочно связывает мир реальный с воинственным творчеством предыдущего периода, но обнаженное женское тело уже смело открывает новую большую главу в мировоззрении мастера.

Отягощенный всеобъемлющей эрудицией и глубоким чувством юмора, Сергей Александрович в любом сюжете видит реминисценции и аллюзии, глубинные параллели, сопряженные с всемирной историей искусства, литературы, философии, истории. Чего напрочь лишены его произведения – так это поверхностности, искусственной красивости, эффектности. Далекий от самолюбования, скорее склонный к самобичеванию в смысле самоуничижения, Сергей Гавриляченко «вымучивает» холст многочисленными записями, выскребаниями, над многими вещами работает годы, переписывая одежду, да и весь цветовой строй. С тем же упорством возвращается он к основополагающим для себя сюжетам: Харон – одинокий лодочник в безбрежном пространстве, Стременные и невеселые застолья с многочисленными автопортретами, в которых автор преднамеренно придает суровость своему добродушному в жизни лицу. Суд Париса с проблемой выбора  волнует художника уже не первое десятилетие, это и милые сердцу автора казачки и обнаженные раскрепощено-курящие модели.

В последние года три художник создаёт большое число полотен, будто торопится сказать что-то, разъяснить, не остаться недопонятым. Каждый год издает по полноценному альбому своих произведений.

Исповедальность – характерная черта творчества мастера. Всё чаще звучат в названиях слова: проводы, прощания, последний: Прощанье ночью у крыльца, Последний солдат, Последние верные, Последний отъезд, Последний поклон…

Его темные картины, лишенные каких-либо внешних эффектов, на всех выставках сразу приковывают взгляд своей «настоящестью», глубиной и правдивостью, каждое небольшое полотно выстрадано. Подхватив знамя «романтического реализма», выпавшее из рук художника поколения «детей войны» Владимира Телина – Сергей Гавриляченко и Алексей Суховецкий почувствовали ответственность «старших» за современную Российскую живопись.  Эта мера ответственности, думаю, обусловила мощный творческий рост обоих авторов в последние годы, расцвет их таланта, сопряженный с живописным взрослением.

 «Время утрат» обострило трагический аспект творчества мастера, ограничило палитру почти до монохромности (Последний отъезд, Сморчок запечный, обе - 2013, Зима, 2014).  Сочетание обреченности, гротескного веселья сквозь слёзы Леонида Соломаткина с сумрачным лаконизмом последнего периода Павла Федотова (Мой дальний родственник Акакий Акакиевич) – творческие ориентиры десятых годов Сергея Гавриляченко.   

В Уроке пения, 2014 художник продолжает передвижническую традицию певца одиночества и скорбности духа. Вспомним перовского «Гитариста-бобыля» или «Урок пения. Спевка в церковной сторожке» Соломаткина, и столь же горькая ирония присутствует и в названиях последних двух альбомов – «Неизвестный художник».

Несмотря на игру в собственную незначительность и неизвестность, живописец может позволить себе самоцитирование, к примеру, в Победительнице в споре (2013) героиня сидит под картиной, своеобразным вариантом «Трех граций» более раннего периода. Или Река времени. Старичок и Шамаханская царица, 2015, где персонажи расположились под полотном «Река времен»  – одним из вариантов Харона-перевозчика. Неразрешимым здесь представляется противоречие между неразумной юностью и умудренной старостью. Цитаты собственных картин либо придают и заостряют смысл произведений, либо порождают его многозначность. Мастер продолжает вести заочный диалог как с отечественными мастерами-предшественниками (Сватовство майора, Послеобеденный отдых...), так и с западноевропейскими классиками – Шарденом (Атрибуты искусств), или с библейскими историями-притчами (Саломея, Неразумные девы).

Светские мотивы, изысканность, непременно курящие обнаженные музы и корпящий над их образами согбенный автопортретный художник, заведомо себя принижающий, в отличие от Веласкеса; стремящийся, как на картине «Сморчок запечный», втиснуться в прокрустово ложе «маленького человека», представляясь прямым наследником самого выдающегося из них - Башмачкина. Не себя ли он изобразил в клетчатой кепке, ночующим в какой-то тесной грязной нише?

Название картины Сумерки. Отблески, 2015 можно возвести в наименование целого цикла произведений, где действие происходит ночью, подсвеченное лишь многочисленными дорожными фонарями автострады. Большинство новых картин сопровождаются видом из окна мастерской, где, в зависимости от содержания, обыгрывается заоконье: то индустриальный пейзаж с кольцевой развязкой и многочисленными огнями фар становится праздничной декорацией к всегда грустным новогодним картинам, то оно рассыпается разноцветными искрами (На другой день. Ни за что и никогда).

Беру на себя смелость высказать предположение, что несколько игривый тон в творчестве последних лет обусловлен участием Сергея Александровича в проектах Лиги художников «Снежный арьергард»: «Люди второго плана, или Маленький человек», «Любовь небесная и любовь земная», «Караван-сарай. Русский ориентализм», «Страстотерпицы и бесприданницы (портреты жён и дочерей художников)». Испуганно-призывная Даная, 2015, соблазнительные красавицы в восточных одеждах, а также гедонистические радости маленького человека служат отдушиной  в исповедальном творчестве последнего периода, не давая полностью погрузиться во «время утрат» и потерь.

Словно в телевизор, смотрят на нас Старосветско-измайловские помещики, застывшие в удобных позах, как будто, не меняющихся более сотни лет. Дева Вера с эротическими изображениями Матисса. Шахерезада, умудренная цитатами гойевских Мах. Большая просвещенная одалиска с Делакруа и Энгром. В этом цикле «Тысяча и одна ночь всеобщей истории искусств» присутствует постмодернистский элемент цитатной игры: женщины, как и автор, примеряют на себя восточные одеяния, с удовольствием позируя художнику в образах томных красавиц. Но, как автор, так и модели – не выходят за рамки игры, не переходят эту грань, не становятся настоящими персонажами «1000 и одной ночи». В картины восточной ориентации мастер преднамеренно вводит цвет, иногда опосредованно контрастный: гостьи-пери в разноцветных одеяниях, празднично-обильный стол в Моих мещанских радостях, любительница абсента в зеленом, весь контрастный цветовой строй Сундука дэва и девы Веры. Да и в целом восточный цикл из четырех картин решен в доминирующих звонких цветах: голубом, золотом, зеленом и желто-красном.

Мастер примеряет к себе различные роли, то они с супругой становятся старосветскими помещиками, то его прельщает панская жизнь, то, вдруг, возникают Египетские ночи, или цикл сказок Востока.      Неразумные девы и легкомысленные Пери, являющиеся толи в мечтах, толи в яви в мастерскую художника, написаны откуда-то с высоты соломоновой мудрости автора. Еще выше точка зрения перемещается в Лифте в операционную, 2015 – это уже не взгляд человека, а взор парящей души.

В последних портретах возникает карамазовско-есенинская тема двойника - чёрного человека. В полотнах Разговор птиц, 2012 и  Вдвоем с самим собой, 2015 – практически идентичны сидящие спиной автопортретные фигуры первого плана, лишь ушедший из жизни собеседник меняется в картине 2015 года на двойника в черном, подчеркивающего  творческое и личное одиночество. В этих полотнах, как и в произведениях выдающихся предшественников Ф.М. Достоевского и М. Горького, осмысливается  трагическая тема неприкаянности и обреченности русского человека и интеллигенции, в частности.

Пришло ощущение последнего поколения, которому надо сказать последнее слово в искусстве живописи, а, может, и в искусстве вообще. Желание поднять и по-своему интерпретировать вечные темы, а не только русский миф. Возводя собственные переживания до категории символа, обнажая свой незащищенный внутренний мир, мастер создает пронзительные картины-метафоры человеческого страдания и скорби.

Оксана Ермолаева-Вдовенко, искусствовед-куратор